Председатель Нижегородского областного Комитета солдатских матерей Наталья Жукова рассказала о своей организации и о том, почему она почти 25 лет занимается правозащитной деятельностью.
Нижегородский комитет начался со слета солдатских матерей в ноябре 1990 года. Причин было несколько. Охватившая армию казарменная уголовная дедовщина: пострадавшие солдаты в мирное время возвращались домой калеками и нередко в цинковых гробах. Сокрытие командованием преступлений и бездействие прокуратуры. Дисциплинарные батальоны переполнены солдатами, осужденными за самовольное оставление воинской части из-за угрозы жизни и здоровью. Ни прокуратура, ни суд не хотели за солдатом признавать права на сохранение жизни, здоровья и человеческого достоинства. В каждом полку была своя гауптвахта, куда офицер, начиная с командира роты, мог отправить солдата на 10 суток. Призывников нередко использовали как рабсилу на тяжелых работах, не имеющих ничего общего с прохождением военной службы. Разваливающиеся казармы, отвратительные бытовые условия, плохое питание, обострившиеся межнациональные, межконфессиональные, межрегиональные отношения между солдатами при практически полной отстраненности офицеров от своих обязанностей – вот такой тогда была наша армия. А генералы с высоких трибун врали народу, взывая к его историческому чувству патриотизма. Говорили, что солдат должен терпеть тяготы военной службы и стойко исполнять воинский долг.
1990 год – карабахский конфликт, тушить который отправили в том числе и призывников. Ещё не высохли слезы матерей, получивших из армии вместо сына «груз 200» с никому не нужной Афганской войны, и снова сыновей отправляли воевать для разрешения практически неразрешимого конфликта между Арменией и Азербайджаном на небольшом клочке территории. На том слете матерей был и тогдашний депутат РСФСР Борис Немцов. Его обращение к матерям записал нижегородский журналист Валерий Киселев:
«Старую армейскую структуру нельзя реанимировать. Генералы далеки от ваших забот, одиозно сейчас выглядят и политорганы. Армию нельзя быстро реорганизовать, это заскорузлая структура. Необходимо разработать основы для создания российской армии, которая была бы профессиональной. И начать надо с реорганизации внутренних войск в национальную гвардию, которая подчинялась бы Верховному Совету РСФСР. И роль комитета солдатских матерей в этом должна быть большой».
В июне 1991 года организация зарегистрировала устав и получила в Минюсте регистрационный номер №35.
Я не была на том слете и знаю о нем только из газетных заметок. Моя работа в комитете солдатских матерей началась с других трагических событий – первой Чеченской войны 1994 года. Массовая переброска войск на Северный Кавказ, начавшаяся летом 1994 года, не могла не насторожить матерей солдат. Постоянно шли сводки в СМИ об ухудшении отношений между властью России и самопровозглашенной республикой Ичкерия. Первые убитые и пленные при штурме Грозного в конце ноября и 31 декабря 1994 года убедили родителей солдат, что они отправлены туда не для помощи в уборке урожая и не для борьбы с холерой, а для участия в полномасштабных боевых действиях.
С началом войны в Чечне работа комитета солдатских матерей после некоторого затишья «обрела второе дыхание», как написал о нас журналист Валерий Киселев. С тех пор наша организация не прекращала работу ни на один день. Самое напряженное время было с 1994 по 2002 год – первая и вторая чеченские войны. Розыск пленных и без вести пропавших, постоянные поездки в район боевых действий и в медико-криминалистическую лабораторию № 124 Северокавказского военного округа, где проходила идентификация тел погибших. Бесконечный просмотр вместе с родителями пропавших солдат видеоматериалов с телами, снятых сотрудниками лаборатории в поисках знакомых черт, форм, татуировок и других идентификационных признаков. Такое не забывается – это с тобой на всю жизнь как прививка, дающая иммунитет против любой войны, любого истребления одних людей другими.
Особенно ярко вспоминаются некоторые эпизоды. 1997 год. После долгих поисков своего сына Саши, захваченного в плен с блокпоста в марте 1996 года вместе с другими военнослужащими 161 бригады, мать из Нижнего Новгорода Татьяна приехала на опознание в лабораторию. Еще раньше комитет практически все выяснил о судьбе этих пленных, собрал у родных отличительные признаки каждого, выяснил где и когда их расстреляли. Большинство родных уже забрали тела своих сыновей. Из оставшихся тел, принадлежавших к расстрелянным 161 бригады, мать указывала на одно. Но данные идентификации имевшимися тогда средствами не давали начальнику лаборатории Щербакову полной уверенности, что это тело её сына. Тогда мы с ней как следователи-криминалисты подробно описали наши соображения от места, где нашли тело, до особенностей строения черепа, справки из поликлиники о группе крови и других данных.
Утром мы принесли Щербакову свои соображения. Мать Саши взяла в руки череп, принадлежащий телу № 435, и в качестве последнего доказательства говорит: «Видите, у него голова домиком. Я узнаю этот череп, потому что я всегда его стригла». Щербаков не мог не согласиться и подписал распоряжение об отправке тела для захоронения в Нижний Новгород. Вечером, когда мы вернулись в гостиницу, где один этаж был отдан для проживания родных, приехавших на опознание, мать Саши сказала на первый взгляд странную фразу: «Я из вас сегодня самая счастливая!». Испытания и неопределённость для нее закончились. Вот такое оно, счастье матери солдата, который погиб непонятно за что на никому не нужной войне.
Второй эпизод – поездка в марте 2000 года в пункт отправки опознанных тел с родителями солдата, погибшего вместе с ротой десантников на высотке из-за раздолбайства командования. Тела погибших в Чечне хранились уже не в вагонах-рефрижераторах, а в отстроенных ангарах с холодильными камерами. Был там еще ангар для одевания, укладывания тел в цинк и упаковки в деревянные ящики. Увиденное там не могло не возмутить. Стоят ряды цинков с уложенными в них солдатами в той позе, в которой они нашли смерть, с судорожно поднятыми вверх руками, с открытыми глазами, с измазанными серой чеченской землей лицами. В таких позах чумазых их и запаивали в цинк. Таким было отношение государства к солдатам – пушечному мясу.
Государство вообще относилось и относится очень безответственно к тем, кто как любят говорить военные чиновники выполняет свой священный долг. До сих пор к нам обращаются ветераны чеченских событий, не получившие никакого статуса и льгот. Им под 45 лет, здоровья не прибавляется, квартиры нет, работы нет, денег нет, жизни нет и тогда они вспоминают свою боевую молодость. Доказать бывшему военнослужащему, что он участвовал в боевых или приравненных к ним действиях очень трудно из-за бардака, который был в организации военной службы, отправке солдат в Чечню, приписки их к другим воинским частям, халатному оформлению приказов о направлении на боевые операции. Розыск каких-либо документов в архивах нередко вообще невозможен. Ответы как правило однотипные: часть расформирована, архив сгорел. Так что я, пожалуй, согласна с утверждением Аркадия Бабченко: «Родина тебя бросит, сынок».
Когда комитеты солдатских матерей по всей России развернули активную правозащитную работу, сразу же власть начала создавать фейковые организации. В Нижнем Новгороде тоже учредили такую организацию, названием созвучную с нашей – «Совет солдатских матерей». Куратором у них был генерал из департамента по делам военнослужащих областной администрации. Этот совет просуществовал недолго и занимался в основном гуманитарной помощью, которую просил у разных предприятий и потом неизвестно куда девал.
В последние несколько лет паразитирование на теме призыва приобрело всероссийский масштаб в виде обещающих получение военного билета псевдоюридических, псевдомедицинских фирм и откровенных мошенников, цель которых – выкачать деньги из карманов неосмотрительных граждан. Часто к нам обращаются те, кто стал жертвами своей доверчивости. Авторитет и уровень знаний в обществе об организациях солдатских матерей, как показывают опросы, очень высок.
Не зная истории наших организаций и не понимая смысла общественной деятельности, некоторые относятся к нам как к государственной структуре. В своих заявлениях люди просят совершить действия, являющиеся исключительной компетенцией государственных органов, например – немедленно перевести сына служить в Нижний Новгород. Не имея оснований для перевода и поэтому получив отказ, недовольные требуют назвать вышестоящую организацию, которой мы починяемся, чтобы написать на нас жалобу со словами: «Зачем же вы вообще здесь сидите?». Но такое случается редко.
Власти к нам относятся настороженно. Правда, прошли те времена, когда комитеты солдатских матерей генералы открыто называли пятой колонной и агентами госдепа. Однако нельзя сказать о полном принятии и понимании нашей деятельности не только со стороны власти, но, и казалось бы, такой демократичной структуры как Общественная палата Нижегородской области. Заместитель председателя палаты Краснов в 2008 году при выдвижении в члены общественной наблюдательной комиссии выступил против моей кандидатуры, заявив, что я «много конфликтую с исполнительной властью», и отослал эту характеристику в Общественную палату РФ. Но я все-таки была утверждена членом ОНК и отработала там три созыва.
Мы несколько лет добивались включения представителей нашей организации в призывную комиссию Нижегородской области. В 2012 году я и консультант по призыву вошли в основной и резервный состав областной призывной комиссии. Какой можно сделать вывод о работе этого органа? Работой это вообще назвать нельзя. Несмотря на большие полномочия и обязанности, формальность прохождения комиссии и необязательность её членов делают ничтожными принятые решения. Областная призывная комиссия созывается три, редко четыре раза за один призыв, то есть один раз в месяц. Заседание начинается с того, что все члены комиссии ставят подписи на 10-12 листах напротив своей фамилии. Оказалось, что это мы подписываемся под протоколами заседаний, будто бы проходивших при нашем участии в течение прошедшего месяца. Затем военный комиссар или начальник отдела призыва делают пятиминутный доклад о количестве призывников, вызванных на заседания районных призывных комиссий, прошедших комиссии, отправленных в войска и числе уклонистов, а также количестве упоминаний о призыве в региональных СМИ. Потом секретарь военно-врачебной комиссии (ВВК) областного военкомата в телеграфном стиле сообщает число граждан, вызванных на очное освидетельствование и его прошедших, а также количество утвержденных и неутвержденных решений районных комиссий. Эти сведения не персонифицированы, кто стоит за цифрами – членам призывной комиссии не интересно. Далее секретарь перечисляет фамилии обжаловавших заключение районной комиссии по здоровью и какое решение по каждому принято – опять же без деталей и аргументации. Затем принимается протокол, в котором просят МВД усилить меры по розыску уклонистов, а районные призывные комиссии и военкоматы – активизировать информационную работу в СМИ. Вся процедура занимает от 20 до 30 минут.
В моей просьбе разрешить накануне знакомиться с личными делами призывников отказано по причине содержащихся там персональных данных. Якобы это противоречит законодательству, регламентирующему деятельность призывной комиссии. В конце концов секретарь ВВК облвоенкомата спросила: «Вы что, нам не доверяете?» Да, не доверяю, после того, как обнаружила свою подпись под протоколом областной призывной комиссии в материалах проверки военной прокуратуры. Мы обращались о незаконном призыве на военную службу Кн-ва, которого через два месяца после призыва комиссовали с категорией «Д – не годен» по онкологическому заболеванию крови. Оказалось, что кроме плохого анализа крови, который сдают при призыве, у него еще была язва желудка. Районная призывная комиссия освободила парня от военной службы и направила его дело на утверждение в областную комиссию. Врачи областной комиссии решили, что он годен и будет служить, а члены комиссии, безответственно не вникая в суть своей работы, подписали все предложенные секретарем листы, где среди прочих была и фамилия Кн-ва.
Какие у нас сейчас проблемы? Да как у всех общественных объединений, занимающихся правовой защитой. Небольшие частные пожертвования от тех, кто обращается за помощью, не могут обеспечить полноценную работу организации. Я уж не говорю об оплате труда сотрудников. Мы два года не получаем никакой зарплаты. Нужны деньги на оплату аренды, связи, расходных материалов. Но солдатские матери продолжают свою работу, ведь кроме нас призывникам, военнослужащим и их родителям некуда обратиться со своими проблемами.
В настоящее время по исполнительному листу мы должны заплатить 69 тысяч рублей за аренду за прошлый год и еще за 4 месяца после решения арбитражного суда о взыскании этой суммы. Уже два года нам не дают финансирование от Фонда президентских грантов, куда направляли 4 заявки. Мы получили расшифровку присвоенных нашему проекту баллов и увидели, что нам не хватило оценок по критериям уникальности, масштаба проекта и собственного вклада. Я вот думаю, что они подразумевали под уникальностью ведения просветительской и правозащитной деятельности?
У нас не было сайта – отсутствовали деньги на его создание. Тогда несмотря на катастрофическую загруженность я сама села разбираться в этом вопросе. Через месяц у нас появился сайт nnkomitet.ru. Он, конечно, не такой крутой, но вполне информативный. Теперь бы найти время для его постоянного наполнения.