Ответ правозащитника Льва Левинсона участникам дискуссии о современных вызовах правозащитному сообществу, открытой на заседании постоянно действующего семинара «Права человека – XXI век»
Мы защищаем права человека как моральные универсалии с полным осознанием того, что они не столько отражают естественные человеческие склонности, сколько противостоят им. Именно поэтому в основание прав человека невозможно положить какую-то естественную человеческую жалость или солидарность. Утверждая, что подобные качества естественны, мы тем самым предполагаем, что они являются врожденными и равномерно распределенными среди всех людей. Реальность же выглядит совершенно иначе: это подтверждают Холокост и прочие бесчисленные примеры человеческих преступлений и зверств. Поэтому необходимо иметь такую веру в права человека, которая была бы воздвигнута на том, каковы человеческие существа на самом деле; в этом нужно отталкиваться от худшего вместо того, чтобы полагаться на ожидания лучшего.
Майкл Игнатьев. Права человека как идолопоклонство
Вынесенная в эпиграф цитата из недавней статьи известного историка и политика полезна нам для рассуждений, не только теоретических. Противоречия представлений о том, что такое права человека, существуют давно, их можно только приветствовать, как любые обсуждаемые противоречия, дабы — как писал апостол Павел коринфянам — «открылись между вами искусные». Обсуждений таких нам, российскому правозащитному сообществу, сильно не хватает, как и стремления осознавать, проживать и развивать философию прав человека. Плохо и то, что, за отсутствием конкуренции идей, формируется (или уже сформировалась – свято место пусто не бывает) «единая правильная» концепция с «научным» обоснованием ограничительного понимания прав и свобод. Расширяется самоограничение правозащитного вмешательства. И здесь теория переходит в политику, в злобу дня.
Поэтому столь ценно состоявшееся недавно небольшое обсуждение в Правозащитном клубе, где были обозначены полюса этих различий, причем в разных системах координат. С одного края, гость клуба политолог Михаил Мизулин убеждал семинар в том, что в цивилизованном мире правоведы давно разложили, как в таблице Менделеева, все права по своим местам, и проблема лишь в том, чтобы перевести их труды на русский язык и учить по ним студентов. С другого края правозащитник Игорь Сажин пишет, по сути, что теория прав человека определяется правозащитной практикой, то есть творится здесь и сейчас в зависимости от реальных вызовов.
В содержательном же плане разговор на семинаре шел о равенстве (или неравенстве?) прав, гарантированных пактами: права быть свободным от голода и права быть свободным от пыток. Есть досыта и радоваться жизни. Или просто радоваться жизни, без еды?
Дело в том, что классическое представление о естественных правах человека как принадлежащих ему от рождения, положенное в основу современной правозащитной работы, особенно нашей российской, определяет и ранжирование прав человека по так называемому поколенческому признаку. Это в свою очередь приводит к вытеснению из правозащитного дискурса социально-экономических прав, волюнтаристски отнесенных к правам «второго поколения»[1]. Поколенческая теория в сочетании с отрицанием коллективных прав порождает формирование урезанного и далекого от жизни представления о правах человека. В результате в глазах телезрителей гражданское правозащитное движение приобретает признаки сектантства, ангажированности, политического заказа. Непонимание создает питательную среду для шельмования правозащитников.
Для власти же риторика прав человека – испытанное средство манипуляции. Власть в РФ, используя, как отмычку, статью 55 Конституции[2], неистово множит неправовые запретительные законы – и все во имя прав человека. Так цензура вводится для «защиты детей от информации», а свобода творчества ограничивается для защиты прав верующих. С оруэлловской наглядностью полиция в Москве, перекрыв все входы и выходы, призывает не мешать проходу неизвестно куда других, невидимых граждан. И это не только картина «несанкционированных» митингов, но и образ реализации прав граждан, это образ отношения к праву вообще: свобода выборов без выбора, свобода референдума по любым вопросам кроме всех актуальных (их ставить запрещено), общественный контроль с разрешения контролируемых… Все просто как при Андропове.
На Западе правозащитникам сложнее. Власти в европах давно согласились в основном соблюдать личные («естественные») и политические (гражданские) права, и хотя нарушают их, конечно, но для этого там существуют независимые суды, свободная пресса и свободно дышащие правозащитники. Однако – и это особенно заметно в бывших странах «победившего социализма» — за пределами этого джентельменского соглашения между властью (не только государственной, но и корпоративной) и гражданским обществом тема прав «второго поколения» переводится в терминологию «интересов», «законов экономики», рынка, конкуренции, погодных условий и чего угодно. Кроме прав человека. Для чего подчеркивается, что социальные и экономические права в Билль о правах человека протащили советские товарищи и их сателлиты.
Неотъемлемые права первого поколения на самом деле ничем не лучше и не хуже вынесенных за скобки, поставленных во вторую и третью смены, но это консенсусные права, то есть те, о которых государства более-менее договорились между собой и со своими гражданами. Из того, что ядерная война представляет большую угрозу, чем, например цензура, не следует что свобода слова представляет меньшую ценность, чем миротворчество.
Мы попадаем в ловушку с тремя (или уже четырьмя?) поколениями прав человека. За свободный труд, за доступное образование, за право каждого на жилище лучшие люди выступали задолго до 1948 года. И еще в Библии сказано «Не заграждай рта у вола молотящего». По отношению к чему эти права оказались во втором поколении?
Ловушка в том, что такая градация выгодна только власти. Дескать, говорите, пишите, веруйте, собирайтесь на площади, голосуйте, вот вам даже независимый суд и презумпция невиновности. И вот вам право на жизнь в виде отмены смертной казни. Тем более, что отменять – в западном мире – уже ничего не надо. Да и в РФ действует введенный Конституционным судом бессрочный мораторий. Может быть, наши внуки доживут до времен, когда смертной казни не останется больше нигде.
Однако сейчас на Земле умирают по приговору суда — от побивания камнями, на виселице или на электрическом стуле – относительно немногие люди. Намного больше – и очень намного – умирает от голода, холода, неоказания медицинской помощи при излечимых болезнях. И на войне.
Право на жизнь – как древо жизни, состоящее из трех ветвей. И первая – это право на достойную жизнь, на хлеб и кров. Вторая – отказ от войны, от права государства принуждать своих граждан убивать граждан другого государства и умирать во имя чего бы то ни было. И в-третьих, запрет смертной казни.
Отрицающие равенство прав исходят из того, что если права первого поколения государство, при доброй воле, всегда может соблюдать, то уровень жизни вроде как зависит от объективных социально-экономических условий и не может быть обеспечен в равной мере в Монако и Конго. Позволю себе предположить, что дело не в этом.
Насколько экономические условия обеспечения социальных прав непреодолимы? Думается, это вопрос не экономический, а политический. Когда у государства есть деньги вести войны, содержать гигантскую полицейскую и раздутую до невозможности административно-командную систему вообще, и когда при этом государство заявляет, что денег на социальное развитие нет, тогда к этим «объективным условиям» подверстывается идея, будто бы у прав есть какие-то поколения и время второго поколения еще не пришло.
Голодному не до политических прав. Ему говорят – пожалуйста, вот Турция, Париж, железный занавес пал. А ему не хватает на проездной.
Соблюдение личных и политических прав не требует особых затрат от государства и корпораций, в отличие от прав трудовых, жилищных, пенсионных и подобных им. Что с одной стороны объясняет, почему концепция «поколений» прижилась в юридических вузах, с другой же служит как бы обоснованием объективных трудностей государства по обеспечению своих социальных обязательств.
Дело и в идейных противоречиях. Правозащитники, условно говоря, старшего поколения, диссиденты, пострадавшие от псевдо-социалистических режимов, в силу своей исторической памяти не воспринимают равенство свободы слова и права на колбасу. Говорят даже, что Пакт о социальных, экономических и культурных правах был принят Генеральной ассамблеей ООН исключительно в угоду Советскому Союзу. Якобы советская делегация отказывалась подписать первый пакт, если не будет принят второй, и настояла на принятии второго первым, чтобы не обманули.
Однако, когда подойти к реке и войти в воду там, где люди испокон веков в нее входили, купались, ловили рыбу, вдруг запрещает забор, ограждающий частную собственность; когда лес, где окрестные жители собирали грибы, ягоды и лекарственные травы, оказывается дачей какого-нибудь патриарха – это нарушение и прав, и свобод, и никакие трудности экономики тут не при чем.
Лет 15 назад власть с гордостью отчиталась в полном погашении государственного долга международным финансовым институтам. Тогда же государство полностью и окончательно сняло с себя обязательства по восстановлению утраченных (правильнее — украденных) дореформенных сбережений советских граждан. Этой темой, ее законодательным закреплением, занимались в 90-е годы правозащитники, не называвшие себя таковыми: Елена Александровна Санникова, Тарас Александрович Онищенко. Правозащитная ли это тема? Если защита пострадавших от злоупотреблений властью, защита потерпевших от преступлений – задачи правозащитные, то чем от них отличается восстановление сбережений?
Пунктирный формат этого текста не позволяет подробнее изложить свои мысли об имущественных правах, определение которых трансформировалось из «права на собственность» в «право собственности». Скажу лишь, что правозащитная миссия – не защита «священной собственности», а защита права каждого на собственность, замешанного на принципах справедливости и солидарности. Речь не об уравниловке и военном коммунизме. А, например, о прогрессивном налоге, более соответствующем правозащитной концепции, чем единый для всех подоходный налог. В этой связи вспоминается проповедь о чуде умножения хлебов Фрея Бетто, католического священника, автора Бесед о религии с Фиделем Кастро. Как Христос накормил пять тысяч пятью хлебами и двумя рыбами? Чудо, по мысли проповедника, в том, что часть пришедших послушать Иисуса, имевших корзины, полные провизии, поделилась с теми, кто не имел ничего. Оказалось, хватает на всех с избытком.
Так что дело не в том, что, провозглашая себя социальным (статья 7 Конституции), государство не имеет ресурсов быть таковым. Во-первых, имеет. Сколько съели Олимпиада и футбол! Во-вторых, это не имеет значения. Важны приоритеты – и в государственной политике, и в умах людей, большинство из которых веруют в государство. И верят они, будто государство – все, а человек – винтик. «И вы, мундиры голубые, И ты, им преданный народ». Зачем им права второго поколения, не говоря уж о первом? То есть то, о чем говорится в социально-экономическом пакте, им, конечно, нужно. Но мыслится эта нужда в категориях не права, а погоды. Вот оттепель, надо воспользоваться хорошим деньком. Вот из Кремля опять холодком потянуло. Маркиз де Кюстин в своей книге «Россия в 1839 году» констатировал последствия сменявших одна другую российских тираний: «Если бы вы путешествовали вместе со мной, вы, так же как и я, заметили бы неизбежные опустошения, которые произвел в душе русского народа абсолютный произвол. … Другие народы терпели гнет, русский народ его полюбил, он любит его по сей день».
Нужны справедливые законы. В том числе и бюджет должен быть бюджетом социального государства. Когда говорят, что эта категория прав обусловлена развитием экономики, которая не может сразу стать везде одинаковой – это лукавство. В таком случае правы были бы и утверждающие, что все права человека должны соотноситься с уровнем общественного развития, традициями, отсталостью, дикостью и т.п.
Игорь Сажин в слове «правозащитное» ставит акцент на защите. Я ставлю его на праве. Ставка на правозащитный сервис – это соскальзывание из правозащитного в социозащитное поле. Ничего плохого в этом, конечно, нет, только правозащитная деятельность происходит в политическом пространстве, сколько бы от этого не открещивались. Политика по статье 32 Конституции не может быть приватизирована государственной властью: граждане вправе участвовать в управлении делами государства как через своих представителей, так и непосредственно. Правозащитники, работающие с беженцами, бездомными, инвалидами, помогающие заключенным, делают великое дело. Но «задачей должно быть не отстаивание отдельных прав, при общем бесправии бесперспективное, а изменение характера государства» (В.В.Бибихин. Введение в философию права). Желательно эволюционным путем.
Защита прав конкретных людей, правозащитная помощь людям – дело совести, сострадания, солидарности. Но это прикладная часть правозащитного дискурса. Даже если бы все жители нашей страны отказались от своих прав, их все равно надо было бы защищать, — не жителей, а права (жителей, впрочем, тоже). Права человека сами по себе являются цивилизационной ценностью. И будучи культурной доминантой христианского («западного») мира, сами по себе требуют защиты. Защита правозащитников поэтому отнюдь не оксюморон. Так люди, собиравшиеся в защиту статьи 31 Конституции, отстаивали самоценность самого этого права вне зависимости от того, по какому конкретному поводу оно вправе реализоваться. Как писал Владимир Бибихин, «моя борьба не за свои интересы, а за то, чтобы право было, в том числе и мое».
Нужно сказать и о благотворительности. Всеобщей благодарности заслуживают альтруисты, на которых держатся такие организации, как Ночлежка, Право матери, или собирающие деньги на тяжело больных детей. Поскольку они работают лучше государственных учреждений, государство должно развивать систему социального заказа и поддерживать эти НКО. Плохо, когда их используют как двустороннюю подмену, прикрываясь ими и противопоставляя их «неправильным» (вмешивающимся в политику) правозащитным НКО. Благотворительность сама по себе к правам человека отношения не имеет. Но есть организации, оказывающие помощь людям и защищающие их права, как, например, Гражданское содействие, в работе которого слиты воедино правозащитная и социозащитная составляющие. Отчего и неудивительно, что организация Светланы Ганнушкиной одной из первых включена в «черный список» иностранных агентов.
В Советском Союзе была общественная организация – Всесоюзное общество инвалидов (ВОИ), которая что-то, наверное, делала, но прежде всего выполняла основную функцию советской общественности – втирала очки, обслуживая в первую очередь государственные интересы. Естественно, ВОИ пользовалось всеми удобствами – зданиями, санаториями, кормушками для актива. А были те, как художник и правозащитник Юрий Киселев, кто говорил об истинном положении инвалидов в СССР, где колясочники не имели не только никакой доступной среды, но и самих колясок; где безногих-безруких после войны убирали с улиц как мусор на Валаам и в другие душегубки подальше от глаз. Вот что говорил на радио Свобода Борис Альтшулер, хорошо знавший Киселева: «Он потерял ноги в 1945 году, когда ему было ровно 13 лет, он попал под трамвай, передвигался на такой скамеечке, окончил Строгановское училище уже будучи инвалидом. 48 лет назад, 1956 год, Сталин умер 3 года назад. Какое диссидентство, какие демонстрации? Юра Киселев, ему было как раз 24 года, выводит 30 колясочников вот здесь рядом, на Старую площадь, перед зданием ЦК. В 1978 году, когда была создана Хельсинская группа, потом их быстро арестовали, создает в рамках Хельсинской группы инициативную группу по защите прав человека. Его не посадили. У него сжигают гараж, у него маленькая машина инвалидная, прокалывали шины, избивали при входе в подъезд — как бы бытовуха. Угрожали, угрожали, а потом сожгли его знаменитый дом в Коктебеле, где он столько лет принимал друзей.».
И сегодня на социальных правозащитников, правозащитников-экологов давление не меньше, а то и сильнее. Мы видим, как в разряд «неблагонадежных» попадают и чисто социальные, не занимающиеся ни контролем, ни мониторингом, гражданские организации. Эти зоны – дома инвалидов и престарелых, детские дома, психиатрические больницы, спецприемники для беспризорников, а также зоны экологического бедствия, вроде Череповца, и зоны в прямом смысле – для зк – все это зоны, закрытые для всего внешнего мира, и охраняются с овчарками. Почему? Потому что государство РФ, равно как СССР в свое время, считает своими крепостными граждан этой страны.
*
Сердцевиной правозащитной работы, правозащитного дискурса должно стать антивоенное движение.
Когда речь заходит о войне, оказывается, что положения Билля о правах человека для нее вторичны. Имеются специальные нормы международного права – Женевские конвенции, правила войны. Если есть правила, значит и война по правилам. Ведь требуя отмены смертной казни, международные организации требуют именно отмены, а не гуманизации процедуры. Не замены побивания камнями смертельной инъекцией. О смертной казни в Конституции России сказано «впредь до ее отмены». И это «впредь», как сказал Конституционный суд, уже наступило. То же самое должно быть сказано о войне.
В начале 90-х некоторые бывшие диссиденты и правозащитники считали смертную казнь допустимой. Сегодня ни у кого из них уже нет сомнения в ее недопустимости. Да и общество потихоньку привыкает к тому, что этот атрибут «сильного государства» уходит в прошлое. Но что такое смертная казнь по сравнению с войной?
Воздух в Москве пропитан милитаризмом. Да и в Америке не слышно о массовых протестах. Слишком убедительным оказалось для американцев 11 сентября.
Не берусь утверждать, но мнится мне, что с Исламским государством и прочими террористическими Насралла можно было справиться политическими методами, либо, на худой конец, сверхточной микрохирургической операцией, как ранее был уничтожен по ненадобности Бен Ладен.
Чувство сострадания у нас притуплено, что и говорить. Покаюсь — первая мысль, ударившая меня, когда рухнули башни-двойники, была такой: всё, повод найден, теперь начнется. Через 10 месяцев в РФ был принят закон «О противодействии экстремистской деятельности».
Сколько греков и троянцев не было бы убито, когда бы не Елена, если бы цари не поссорились. Не будем ворошить историю человечества, было всякое. Но сегодня нельзя говорить о «справедливой» войне. Никто нам не угрожает, кроме собственных правительств. Правительств, заинтересованных в долгоиграющих войнах и выкармливающих для этих целей «своих плохих парней» вроде Саддама Хусейна.
Я бы не смешивал антивоенное с антиармейским. Армия есть даже в Ватикане, хотя вряд ли Престол собирается с кем-то воевать. Армия – с военными кораблями, уланами, драгунами – вещь красивая и даже полезная, вроде секций фехтования. Только она не должна быть большой и боеспособной. А так даже в самом по себе призыве на военную службу в совокупности со свободным выбором между военной и альтернативной — нет ничего плохого. Призыв существует и в Швейцарии. И не отменен он там не из милитаристских соображений, а чтобы граждане Конфедерации умели пользоваться оружием – не на войне. Вооруженный народ полезен для стабильности демократии. И власть ведет себя достойнее при вооруженном народе, чем при обученном командам, но разоруженном. При этом никто в свободной и сытой Швейцарии не палит из пушек.
Убежден: кто как не правозащитники должны выступать против войны -любой войны, даже если право на мир не отнесено ни к первому, ни ко второму поколению прав. Мало кто вспоминает о действующей в России не по самому плохому закону альтернативной службе. Ее надо пропагандировать, никто не обвинит за это в экстремизме. И у нас есть Лев Толстой, запретить которого не смог ни царь, ни Сталин. Пусть он говорит за нас: «Солдатская памятка», «Офицерская памятка», «Письмо к фельдфебелю», «Патриотизм и правительство», «Царство Божие внутри вас» и другие полезные сочинения.
Душан Маковицкий, врач Толстого и его ученик, свидетельствует: «Л.Н. рассказал о солдате, который вчера приходил просить помочь вернувшимся из Маньчжурии. Он в японцев не стрелял: «Ведь их тоже так, невольных, загоняли на войну, как нас. Лежишь, трясешься. Говорили нам: «За веру, за царя». Ведь японцы веру с нас не снимали.». Л.Н.: Прежде такого солдата нельзя было найти в России, а теперь их много.». Со времени «Войны и мира» Платон Каратаев пережил, вместе со своим автором, духовное преображение. Со своими однополчанами он сжигал оружие в 1895-м. Он больше не стреляет.
В 1945 году Бертольт Брехт ответил обелителям войны стихотворением «Войну осквернили»:
По слухам, в высших кругах поговаривают о том,
Что вторая мировая война с точки зрения нравственной
Ниже высокого уровня первой. Вермахт
Будто бы сожалеет о методах, применяемых частями CG
При истреблении некоторых народов. Промышленные магнаты Рура
Будто бы осуждают кровавые облавы,
Обеспечившие их заводы и шахты рабами.
А интеллигенция, говорят, возмущена
Как фактом применения рабского труда капиталистами,
Так и недостойным обращением с рабами.
И даже епископы,
Как утверждают, не согласны с таким методом ведения войны,
Короче,
Повсюду царит ощущение, что нацисты
Оказывают — увы! — медвежью услугу стране
И что войны,
Которые сами по себе, конечно, необходимы,
Из-за недопустимой
И едва ли не бесчеловечной формы ведения этой войны
На долгое время дискредитированы.
Раз война – преступление против жизни, допустимо ли защищать права военнослужащих? Думаю, что да. Права каждого человека должны быть защищены. Но такая защита не должна противоречить целям правозащитной деятельности, то есть должна проходить через антимилитаристское сито.
Представляется, что профессиональная армия намного вреднее призывной. Для профессионального военного, если он служит в предназначенной для войны армии, это работа, он получает деньги и за это должен убивать. Призывник же исполняет «священный долг», то есть сам платит. И его долг недаром называется священным: он не может выплачиваться нарушением заповеди «не убий», поскольку заповедь Божия священнее военных уставов.
Увы, распрощаться с войной и за 30 лет, и за 300 вряд ли получится. Во всяком случае, пока. Пока лев и телец вместе не пожируют и не будут больше учиться убивать.
*
Отрицание коллективных прав – еще одно распространенное заблуждение. Когда евреев, цыган, коммунистов, Свидетелей Иеговы нацисты уничтожали в концлагерях, умысел исполнителей, организаторов, подстрекателей и пособников был направлен на уничтожение определенных национальных, политических, религиозных сообществ, а не отдельных личностей, уже неразличимых в полосатых робах.
Общепризнанно, что права личности приоритетны перед правами любого сообщества и интересами государства. А права сообщества (национального, религиозного, культурного) приоритетны по отношению к государственным интересам. Если цыган, родившийся в таборе, хочет выйти в открытый мир, порвав со своими, это его право как человека, никакие права народа и ценности сохранения этнической идентичности не могут препятствовать личной свободе. Но если государство решит облагодетельствовать кочующий народ, обязав его жить в пятиэтажках, а народ того не хочет, защита табора – это защита коллективного права. Чисто правозащитная тема. И практика ЕСПЧ не отвергает коллективного права и защищает его в контексте права прав человека. Примером тому — решения по жалобам «Открытая дверь и Дублинские повитухи против Ирландии», «Коммунистическая партия Турции против Турции». Примеров предостаточно.
Признание коллективных прав как прав человека обозначено и в российской Конституции. Если в большинстве статей главы 2 говорится о праве каждого, а в отдельных случаях о праве гражданина (например, в отношении избирательных прав), то в статье 31 субъектами права называются граждане:
«Статья 31
Граждане Российской Федерации имеют право собираться мирно, без оружия, проводить собрания, митинги и демонстрации, шествия и пикетирование».
К этой статье обращаются обыкновенно как защищающей массовые акции. Но понятие «собрания» распространяет ее действие на все разнообразие сообществ. Статьи 30 и 31 следует понимать в их системном единстве. Статья 30 закрепляет право каждого объединяться с другими, это право личности. Та же статья 30 гарантирует свободу деятельности общественных объединений — это право организации, действующей либо как юридическое лицо, либо без его образования. А в статье 31 говорится как раз о коллективных правах объединившихся граждан в евангельском, если угодно, смысле: «где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них».
Хочется видеть правозащитное движение уходящим от сектантской обособленности и сосредоточенности на элитных сортах прав. Смысл правозащиты в правовом противостоянии любым неправовым действиям власти, любому властному насилию, любым неправовым ограничениям свободы.
Лев Левинсон
8 сентября 2019 года
[1] С формальной точки зрения первым появился на свет Пакт об экономических, социальных и культурных правах. Хотя оба пакта приняты в один день, 16 декабря 1966 года, вышеназванный пакт был принят на утренней сессии Генеральной ассамблеи ООН (номер резолюции 2200 А(III)), а Пакт о гражданских и политических правах одобрен на вечернем заседании (резолюция 2200 А (XXI)). Это не имеет решительно никакого значения, но дает очко против тех, кто придает этому значение. Второе поколение появилось на свет раньше первого.
[2] Права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены федеральным законом только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства (статья 55, часть 3 Конституции РФ).